Важно не что сказать, а как?
Я думаю, чистота может быть во всем, даже в том, как человек ест суп (Даниил Хармс).
Увы, никогда я не буду толстовцем!» — написал Чехов. И пояснил почему: «В женщинах я прежде всего люблю красоту, а в истории человечества — культуру, выражающуюся в коврах, рессорных экипажах и остроте мысли [Чехов: IV (П), 267].
…толстовская мораль перестала меня трогать <...>…во мне что-то протестует (против толстовской философии); расчетливость и справедливость говорят мне, что в электричестве и паре любви к человечеству больше, чем в целомудрии и воздержании от мяса [Чехов: V (П), 283].
Кто глупее и грязнее нас, те народ [а мы не народ] <...> ни одно деление не годно, ибо все мы народ и все то лучшее, что мы делаем, есть дело народное [Чехов: XVII, 9].
Идите, идите по лестнице, которая называется цивилизацией, прогрессом, культурой — идите, искренне рекомендую, но куда идти? право, не знаю. Ради одной лестницы этой стоит жить [Чехов: XVII, 34].
«Когда глядишь, как мертвый человек, завороченный в парусину, летит, кувыркаясь, в воду, и когда вспоминаешь, что до дна несколько верст, то становится страшно. И почему-то начинает казаться, что сам умрешь и будешь брошен в море» [Чехов: IV (П), 140]
Толстовской проповеди смиренного принятия ударов судьбы Чехов противопоставляет протест против страдания, примиренность со страданием ему претит. Чехов говорит, что есть такая мера страдания, смириться с которой невозможно и не должно.
Толстой от своего героя отстраняется, даже открещивается. В повести умирает человек, противоположный автору, не-Толстой. У Толстого — отчуждение, у Чехова — отождествление; У Толстого — осуждение, у Чехова — сочувствие; но главное различие, конечно, - в стилистических особенностях.
Толстой подробно выписывает физические, внешние черты. Иван Ильич замечает у жены «белизну, и пухлость, и чистоту ее рук, шеи, глянец ее волос и блеск ее полных жизни глаз»; обращает внимание, что дочь «разодетая, с обнаженным молодым телом»; у жениха ноги «с обтянутыми сильными ляжками».
Ложь своей прежней жизни Иван Ильич тоже постигает через внешнее, физическое: «Ее одежда, ее сложение, выражение ее лица, звук ее голоса — все сказало ему одно: «Не то. Все то, чем ты жил и живешь, есть ложь».
Из своей супружеской жизни Иван Ильич может вспомнить только «чувственность» и «запах изо рта». Физическое присутствие жены, ее прикосновение «заставляет его страдать». Когда жена целует Ивана Ильича, он делает «усилия, чтобы не оттолкнуть ее». Отвращение от жены «с толстыми, подтянутыми грудями и с следами пудры на лице» почти непереносимо.
Иван Ильич тоже видит: «…смотрит на нее <жену>, разглядывает ее всю; у сына- «ужасную синеву под глазами».
Правильное отношение к жизни и смерти Толстой также показывает через плотское, чувственное восприятие:
Чистый, свежий, раздобревший на городских харчах молодой мужик…Это о человеке или о живом существе: чувственность, плотская образность, язычество!
Вошел в толстых сапогах, распространяя вокруг себя приятный запах дегтя от сапог <...> легкой, сильной поступью Герасим…
…Герасим блеснул глазами и оскалил свои молодые зубы…
…он ловкими, сильными руками сделал свое привычное дело.
Герасим <...> сильными руками, так же, как он легко ступал, обнял, ловко, мягко поднял и подержал.
Чехов не пользуется умозрительными образами, Чехов не пытается убедить в существовании души. Чехов пишет так, что человеческий дух живет, даже когда сознание человека погасло, показывает, как душа его героев — сама, без приказов сознания — дышит любовью, обретает свободу.
Архиерею в последние минуты жизни представляется, что он «идет по полю быстро, весело, постукивая палочкой, а над ним широкое небо, залитое солнцем…». Чехов мог (будучи врачом) наблюдать всплеск активности головного мозга у умирающих — просветленный взгляд, выражение облегчения и покоя на лице умирающего.
Чехов передает жизнь души, одухотворяя само свое слово. Неживые предметы и явления изображаются как живые (и это здесь особое, чеховское слово, это не олицетворение, это у Чехова не просто троп!):
Белые стены, белые кресты на могилах, белые березы и черные тени, и далекая луна на небе, стоявшая как раз над монастырем, казалось теперь, жили своей особой жизнью, непонятной, но близкой человеку.
…тихая задумчивая луна.
Деревья уже проснулись и улыбались приветливо…
…по всему саду <...> разливался веселый, красивый звон дорогих, тяжелых колоколов.
…Павлуша был неразвит и учился плохо…
…нос был вздернутый, глаза хитрые.
…вспомнился шум теплого моря…
…первое евангелие, самое длинное, самое красивое, читал он сам.
Увидев его сморщенное лицо
и большие глаза, она испугалась…
…представлялось ему, что он, уже простой, обыкновенный человек, идет по полю быстро, весело…
Для этой же цели (жизнь души, независимо от человека) Чехов использует уменьшительно-ласкательные суффиксы:
А вот и маленькая лошадкаУ Толстого утешительный конец: душа Ивана Ильича сохраняет способность слушать и понимать.
Чехов замечает, что умирающий преосвященный Петр «не мог выговорить ни слова, ничего не понимал».
Ивану Ильичу открылось, что смерть «кончена», что ее больше нет.
Чехов ничего не говорит о посмертной жизни души. Замечает лишь, что на другой день после кончины преосвященного Петра была Пасха, праздник воскресения.
Плотский, все выговаривающий Толстой и просветленный, сдержанный Чехов: сходятся к одной точке, к одной цели.
Если "объяснить", "выговорить" Чехова - получится Толстой.
«Жениться я не хочу, да и не на ком. Мне было бы скучно возиться с женой. А влюбиться весьма не мешало бы. Скучно без сильной любви. Извольте, я женюсь. Но дайте мне такую жену, которая, как луна, являлась бы на моем небе не каждый день. Счастья же, которое продолжается от утра до утра, я не выдержу».
Комментариев нет:
Отправить комментарий