Сочинение по тексту Дудинцева о березе, любви и умении плакать не стыдясь

 СОЧИНЕНИЕ

Художественный текст Владимира Дудинцева - воспоминания героя о своей жизни с 1939 по 1945 год.

Человеческая память избирательна. Владимир, герой, от лица которого написан текст Дудинцева, вспоминает счастливые и горькие эпизоды шести лет своей жизни.

Понятно, что эти шесть лет жизни Владимира - шесть лет Второй мировой войны.

Понятно, что за эти годы восемнадцатилетний самоуверенный мальчишка стал сначала "немногословным строгим сержантом", готовым к страшной войне, гордым, "что ни одна слезинка не падала" из его "возмужалых глаз", не верящим в мужские слезы.

Понятно, что через год войны "что-то изменилось. Потом. На войне", - как пишет Дудинцев.

Владимир помнит тот день: глаза были сухими, когда в госпитале резали бедро, а на следующий день "вздохнул и заплакал. Не стесняясь" - прощался с другом.

Владимир продолжает вспоминать главные эпизоды своей жизни: через год, в другом госпитале, он не смог дочитать строчку Есенина - накрылся одеялом и заплакал, стало трудно дышать.

Когда-то у той вон калитки мне было шестнадцать лет

И девушка в белой накидке сказала мне ласково: "Нет".

Дальше Владимир вспоминает возвращение в родные Сокольники, плачущую мать, "седую, в аккуратно заштопанном платье".  И тогда Владимир почувствовал новый для себя укол в груди: "что-то прямо заныло глубоко," - пишет Дудинцев.

Мы видим, что воспоминания Владимира - этапы взросления, этапы постижения жизни, этапы самоопределения.

Центральным эпизодом становятся воспоминания Владимира о заветной скамейке в Сокольниках, которую он сделал для двоих: для себя и Маши.

Воспоминания о своей любви Владимир начинает так: "А потом я направился к НЕЙ". То есть после войны, после победы.

Владимир вспоминает, как они гуляли в Сокольниках, как Маша смотрела "покорно и нежно", качала головой, как старшая, хотя ей было семнадцать. Владимир вспоминает, что через шесть лет от заветной лавочки не осталось следов: «трава росла бессмертная на этом месте".

"Трава затянула все следы, чтобы никто не помнил," - пишет Дудинцев.

         Кажется, что, лёжа на траве, разглядывая рыскающих по стволу берёзы муравьев, полные жизни берёзовые листочки, вечернюю синь неба, Владимир должен думать о примирении и жизни вечной.

Но Дудинцев делает так, что Владимир вскакивает, разглядев на берёзе выше человеческого роста глубоко вырезанную надпись:

"Уезжаю с заводом, куда - не знаю. Милый, мы встретимся!" 

Дудинцев сделал так, что любовь оказалась выше неба, выше горя, выше войны: Владимир понимает, что это его Маша, встав на их скамейку, написала и потом скамейку вырыла, чтоб никто не достал, "не заровнял букв".

Воспоминания Владимира писатель Дудинцев заканчивает его словами:

"Я обнял берёзу и зажмурил полные слёз глаза. Нет, я не в обиде на войну, что она научила меня плакать..."

 Итак, текст Дудинцева можно назвать воспоминанием, или историей становления человека, историей обретения вечных ценностей.

Владимир вспоминает три эпизода, когда он заплакал не стыдясь: прощаясь с другом, читая Есенина, прочитав надпись на берёзе.

Безусловно, чувства Владимира были связаны с острым ощущением скорой утраты, потери и в то же время с острым ощущением памяти, памяти узнавания вечного.

Таким образом, проблемный вопрос текста можно сформулировать так: Владимир Дудинцев, русский советский писатель, рассказывая о шести годах жизни Владимира, ставит проблему роли воспоминания и самоанализа в жизни человека.

Авторская позиция в вопросе о роли воспоминаний такова: воспоминания необходимы, они ведут к постижению себя и мира, то есть воспоминания помогают самоанализу: обнаруживают человеческое в человеке - учат плакать не стыдясь.

Я согласен с Владимиром Дмитриевичем Дудинцевым в том, что воспоминания могут сделать человека человечнее. Так, вспоминая о детстве, плачет Раневская, героиня "Вишнёвого сада" Чехова, так, вспоминая, Иван Ильич Головин, герой Льва Толстого, ужасается, что его жизнь была "не то". Так, вспоминая, мы часто испытываем щемящее чувство утраты или, наоборот, чувство счастья.

 575 слов

ИСХОДНЫЙ ТЕКСТ

(1)Я ушёл в армию восемнадцатилетним мальчишкой, и было это в тридцать девятом году. (2)Я был беспечным, видел в жизни только яркие пятна. (3)Собственно говоря, я тогда ещё ни о чём не задумывался. (4)Должно быть, потому, что был мал, самоуверен и не видел границ отпущенного нам времени.

(5)Полковая школа сделала меня немногословным и строгим сержантом. (6)Я знал, что война будет и что враг мой готовит где-то оружие, и был готов к встрече.

(7)И тогда я не верил в мужские слёзы, гордился собою, потому что ни одна слезинка не падала из моих возмужалых глаз. (8)Но что-то изменилось. (9)Потом. (10)На войне.

(11)Когда мне резали в госпитале раненое бедро, глаза у меня были сухими. (12)А через день, когда я расставался со своим другом Мишей Ноготовым, раненным в грудь, когда его уносили на носилках и он, уезжая от меня навсегда в далёкий, какой-то специальный госпиталь, повернул ко мне жёлтое лицо и повёл на меня угольным глазом навыкате и еле кивнул, — зажмурился тогда я, вздохнул и заплакал. (13)Не стесняясь.

(14)Через год, в другом госпитале, в Польше, медсестра дала почитать книжку стихов Есенина. (15)Читал его впервые, читал всей палате и заметил, что читать было тяжело. (16)А «Анну Снегину» я дочитать не смог. (17)Прочитал: «Когда-то у той вон калитки мне было шестнадцать лет, и девушка в белой накидке сказала мне ласково: „Нет“». (18)И запнулся. (19)И дышать стало трудно. (20)И сколько ребята ни просили, не стал читать

дальше и накрылся одеялом с головой. (21)И заплакал. (22)И вспомнил свою историю, которая до сих пор не имеет конца.

(23)И вот война позади — Москва!

(24)Показался мой дом вдали, среди зелени Сокольников, и я почувствовал новый для меня острый укол в груди. (25)И что-то прямо заныло глубоко во мне, когда я наконец прижал мать, плачущую, после шести одиноких лет, седую, в аккуратно заштопанном платье.

(26)А потом я направился к НЕЙ. (27)Позвонил в знакомую дверь. (28)Открыли мне незнакомые люди и сказали, что Мария Фёдоровна Сорокина здесь не живёт.

(29)Я вышел из метро и через парк побрёл домой. (30)Был вечер; в Сокольниках над тёмными прудами берёзы тяжело замерли в безветрии; прямая аллея, пересечённая корнями, напоминала мне тридцать девятый год, когда будто бы не я, а другой Владимир, восемнадцатилетний и беспечный, догонял здесь свою Фёдоровну, как я называл Машу, а она то и дело убегала от него.

(31)Сокольники — такое место, где на каждом шагу скамейка. (32)Но нелегко сесть на скамейку вечером. (33)Не знаю, как сейчас, но в тридцать девятом Владимир и Маша всегда находили скамьи занятыми.

(34)Тогда Владимир оторвал дома в сарае две доски и сделал под берёзой прочную лавочку — на двоих. (35)И в этот же вечер они пришли сюда, и здесь Владимир обещал Маше помнить о ней вечно, а она только смотрела на него покорно и нежно и иногда качала головой, как старшая, хотя было ей всего семнадцать лет.

(36)Потом он получил повестку и уехал в армию. (37)А вместо него вернулся я.

(38)Опять передо мной стена молодого тёмно-зелёного ельника. (39)Он по-прежнему топорщился и загораживал всем путь к нашей лавочке.

(40)Я попробовал найти нашу тайную лазейку — и не нашёл, полез прямо в иглы. (41)Пролез, берёзу увидел — белую, неприкосновенную. (42)Но лавочки под нею не было. (43)Даже ямок не осталось. (44)Трава росла бессмертная на этом месте — осенью пожелтеет, весной оживёт, — она и затянула все следы, чтобы никто не помнил.

(45)Я опустился на траву и лёг лицом вверх — к вечерней сини, раскинув руки. (46)Моя берёза жила надо мной каждым листочком. (47)И по стволу рыскали муравьи.

(48)И тут же я вскочил.

(49)На берёзе выше моего роста на коре была надпись, вырезанная глубоко. «(50)Уезжаю с заводом, куда — не знаю. (51)Милый, мы встретимся!»

(52)И я сразу догадался, как она достала так высоко: она вырезала буквы, став на нашу лавочку. (53)А потом выдернула её, чтобы никто не достал, не заровнял букв.

(54)Я обнял берёзу и зажмурил полные слёз глаза.

(55)Нет, я не в обиде на войну за то, что она научила меня плакать… 

 

(По В.Д. Дудинцеву*)

* Владимир Дмитриевич Дудинцев (1918–1998) — русский советский писатель.