Манифест высокого историзма

 

Сегодня мы поговорим об одном стихотворении Тютчева, которое можно назвать манифестом высокого историзма. Это знаменитое стихотворение, написанное в 1830 году, и называется оно «Цицерон». 

Сначала я прочту его:

 

Оратор римский говорил

Средь бурь гражданских и тревоги:

«Я поздно встал — и на дороге

Застигнут ночью Рима был!»

Так!.. Но, прощаясь с римской славой,

С Капитолийской высоты

Во всем величье видел ты

Закат звезды ее кровавый!..

 

Счастлив, кто посетил сей мир

В его минуты роковые!

Его призвали всеблагие

Как собеседника на пир.

Он их высоких зрелищ зритель,

Он в их совет допущен был —

И заживо, как небожитель,

Из чаши их бессмертье пил!

 

Что можно сказать о стихотворении-манифесте, стихотворении, которое высказывает некую мысль? Разве что пересказать его, сказать о том, что в основание этого стихотворения положен парадокс, что счастлив не тот деятель, не тот участник истории, который застал благие времена, времена расцвета, а счастлив тот, свидетель, участник, борец, кто попал на перелом истории, обычно катастрофический перелом, роковой. Уже этот парадокс чрезвычайно интересен. О нем можно думать, о нем можно говорить, однако моя задача — показать, что это стихотворение вовсе не сводится к данному парадоксу, что оно интереснее, глубже, а главное, в нем совершается некое движение, динамика смысла. Ее мы и постараемся проследить.

 

Давайте посмотрим, что происходит по ходу стихотворения со временем и пространством. Стихотворение очень симметрично, оно состоит из двух строф. Первая строфа — это высказывание Цицерона, римского оратора, и диалог с ним, вторая строфа — обобщение. Первая посвящена Риму, вторая посвящена всякому ключевому, переломному, решающему периоду, «минутам роковым» истории. Первая — это экземпла, пример, вторая — это вывод, обобщение.

 

Восемь строк первой строфы и восемь строк второй. При этом также наблюдается симметрия внутри каждой из строф. В первой строфе четыре первых строки, первое четверостишие, объединенное опоясывающей рифмой, — это высказывание Цицерона, а второе четверостишие — это ответ лирического субъекта, вступление в диалог с Цицероном. Первое четверостишие — третье лицо, второе четверостишие — второе лицо, «ты».

 

Наконец, вторая строфа: первое четверостишие — всеблагие, то есть боги, только зовут участника и свидетеля на пир, второе четверостишие — он уже пирует, присутствует, вот этот участник и свидетель уже насладился удивительным моментом причастности божественному. Отношения между строфами и четверостишиями внутри строф строго симметричны, и с каждой из этих ступенек четверостиший и ступенек строф совершается некое движение во времени и в пространстве.

 

Давайте посмотрим, что происходит со временем:

 

Оратор римский говорил

Средь бурь гражданских и тревоги:

«Я поздно встал — и на дороге

Застигнут ночью Рима был!»

 

Здесь почти каждая строка содержит маркер времени. «Средь бурь гражданских и тревоги» — это еще отсылка ко времени римской смуты, то есть прямая отсылка к некоему периоду, к периоду гражданских войн в республиканском Риме (I век до н.э.). Перед нами обозначен временной отрезок. «Поздно встал» тоже содержит в себе определенный намек, то есть не в период расцвета Римской республики, а в период кризиса, в первой половине I века до н.э. «Застигнут ночью Рима был»: вот эта «ночь Рима» — это обозначение целого периода. Первая строфа, ее мера, ее временной масштаб — это несколько десятилетий. «Поздно встал» и «застигнут ночью Рима был» — это 10-30 лет. Вот такой временной отрезок имеется в виду.

 

Теперь второе четверостишие:

 

Так!.. Но, прощаясь с римской славой,

С Капитолийской высоты

Во всем величье видел ты

Закат звезды ее кровавый!..

 

Уже прощание, уже закат, но очевидно, что это время, самая точка кризиса — это последние годы, может быть, месяцы гражданских войн, это последние годы и месяцы жизни Цицерона, который, как известно, был застигнут и убит людьми Октавиана Августа, именно в дороге. И вот это как бы самый канун, уже сгущенный кризис, временной отрезок сжимается. Ночь Рима — это годы, закат — это годы и месяцы, закат Рима.

 

Дальше вторая строфа:

 

Счастлив, кто посетил сей мир

В его минуты роковые!

Его призвали всеблагие

Как собеседника на пир.

 

Время сжимается до неких минут. Да, это символические минуты, не в буквальном смысле, но время как бы выходит на пик, кризисное десятилетие, кризисные годы, кризисные месяцы. И вот наконец самый пик, самый перелом, тот самый удивительный, катастрофический момент. И вот на этом пике (второе четверостишие второй строфы) —историческое мгновение, минуты переходят в вечность:

 

Он их высоких зрелищ зритель,

Он в их совет допущен был —

И заживо, как небожитель,

Из чаши их бессмертье пил!

 

Время сужается, катастрофически сужается, его все меньше и меньше остается, оно как бы убывает, заостряется при этом и в некоей точке, решающей и роковой, переходит в вечность. Такова временная диалектика этого стихотворения.

 

Теперь посмотрим, что происходит с пространством.

 

Оратор римский говорил

Средь бурь гражданских и тревоги:

«Я поздно встал — и на дороге

Застигнут ночью Рима был!»

 

Пространство тоже обозначено формулой «средь бурь гражданских и тревоги». Это некое поле исторических событий, поле войны, споров, поле политической борьбы. Это пространство государства, это пространство событийное, очень конкретное историческое пространство, широкое, безусловно. «Средь бурь гражданских и тревоги» — пространство неопределимое, границы не поставлены. Ясно, что имеется в виду или Рим как город, или Рим как государство. Границы нечеткие. Это историческое пространство без четкого обозначения поля деятельности.

 

Так!.. Но, прощаясь с римской славой,

С Капитолийской высоты

Во всем величье видел ты

Закат звезды ее кровавый!..

 

Теперь место обозначено точно: это Капитолийская высота, один из римских холмов, Капитолийский. Это конкретное место, при этом это место маркировано: самый важный римский холм, холм, обозначающий что-то славное, значительное, важное. Кроме того, мы замечаем, что вот эта горизонталь, поле политической борьбы, теперь переходит уже в некую вертикаль. Поэт поднимается: он был на некоем неопределенном поле деятельности, поле борьбы, а теперь он поднимается на холм, с которого озирает окружающий мир. А потом мы поднимаемся еще выше, потому что и взгляд оратора поднимается выше. Он теперь уже озирает не окрестности и не то самое поле битвы, он смотрит вверх, и он наблюдает закат звезды. Итак, мы поднимаемся вверх: некое политическое поле, Капитолийский холм и закат звезды. Это первая строфа.

 

Во второй строфе мы снова начинаем подъем. «Счастлив, кто посетил сей мир» — вот теперь уже это поле политической борьбы обобщено, завершено как «сей мир». «Его призвали всеблагие // Как собеседника на пир» — он поднимается сразу резко от всего мира на Олимп. «Он их высоких зрелищ зритель» — слово «высокий» симметрично отзывается на Капитолийскую высоту. Капитолийская высота у нас возникает в шестой строке первой строфы, а «высоких зрелищ зритель» — в пятой строке второй строфы, то есть вполне симметрично. Еще выше, то есть это не просто вообще Олимп, а теперь уже это особая точка, центр Олимпа, там, где пируют боги. Ну и наконец: «И заживо, как небожитель, // Из чаши их бессмертье пил!» — это высшая точка подъема.

 

Итак, от строки к строке и, конечно, от четверостишия к четверостишию и от строфы к строфе мы поднимаемся все выше и выше, и залогом этого подъема обязательно является участие в делах сего мира, в бурях гражданских и тревоге. То есть вот этот резкий подъем вверх в первой и второй строфе только и может совершиться, что за счет участия в этой сваре, в том, что творится внизу, на стогнах политической борьбы. Только так возможен взлет. Вот видите, катастрофическое сужение и сжатие до точки времени есть залог вечности. Участие в борьбе, в ссорах и спорах сиюминутной политики, внизу, на площадях есть непременный залог трансценденции, движения вверх, то есть не просто возвышения, а некоего полета, преодоления предельной и запредельной высоты. Мы видим, как стиховыми средствами, средствами стихового разворачивания изначальный парадокс существенно углубляется и как открывается перспектива новых диалектических размышлений.

https://magisteria.ru

Курс: "Поэты прозаического века"

Лекция: "Манифест высокого историзма"

Материалы защищены авторскими правами, использование требует согласование с правообладателем