ЕГЭ-сочинение по тексту Порудоминского про Третьякова

"Почему нам нужно знать, каким человеком был Павел Михайлович Третьяков" — как бы спрашивает автор исходного текста Владимир Ильич Порудоминский — русский писатель, литературовед, историк культуры, признанный автор биографического жанра. Именно так, думаю, можно сформулировать проблему. А может быть, и так: Почему нужно быть снисходительным к некоторым странностям великого человека? Короче, так: в тексте Порудоминского поднимается такая проблема: что делает человека великим.

Описывая распорядок дня Третьякова, Порудоминский отмечает пунктуальность («можно, заведя их, поставить стрелки по этому бесшумному, но мгновенно улавливаемому служителями повороту медной ручки»), аккуратность («поворачивается начищенная до блеска ручка двери»), деловитость своего героя, масштаб его купеческой деятельности («его счеты, покрывая перещелк остальных, нечасто и размеренно отстукивают пяти- или шестизначную цифру»). Также автор обращает внимание на скромность и непритязательность Третьякова в быту («всегда в костюме одинакового цвета и покроя», «а мне щи да кашу», «квадратный диванчик, на котором длинноногий хозяин притуливается, свернувшись калачиком») . Таким образом у нас складывается представление об одном из самых богатых и влиятельных меценатов России.

И эти внешние проявления личности Третьякова, даже его  некоторую чудаковатость Порудоминский противопоставляет главному — всепоглощающей страсти Павла Михайловича — галереи картин. «Самое дорогое», — говаривал Третьяков про свою коллекцию. Купив очередную картину, нежно придерживая ее в экипаже, Третьяков преображался: обычно молчаливый, занимал беседой гостя, просил жену поиграть на рояле; всегдашний «неулыба», слегка улыбнувшись, объявлял, что сегодня все едут в театр или на концерт.

Купеческая предприимчивость, холодный расчет, привычка добиваться своего так соединились с «высокой страстью» коллекционера, что «даже царь, подойдя на выставке к облюбованному полотну, узнает подчас, что «куплено г-ном Третьяковым», и отступит.

Автор текста про Третьякова восхищается таким удачным сочетанием предприимчивости и любви к высокому искусству, потому что оно дало всем нам впоследствии счастье видеть «лучшие творения отечественной живописи». Наиболее полно авторская позиция выражена в последнем предложении: «Когда речь о «самом дорогом», для Третьякова собственная цель — наивысшая, собственные желания — закон; но цель его величественна — собрать для общества лучшие творения отечественной живописи, а желания необыкновенно удачны: «Это человек с каким-то, должно быть, дьявольским чутьем», — почти в сердцах обронил как-то про Третьякова Крамской».

Мне понятны мысли и чувства Порудоминского: я тоже благодарен Морозову, Мамонтову, Бахрушину и другим российским меценатам за великие произведения искусства, которые я могу видеть в своей стране.

351 слово

ИСХОДНЫЙ ТЕКСТ

(1)Часы бьют восемь — поворачивается начищенная до блеска ручка двери, Павел Михайлович Третьяков, первый посетитель, вступает из внутренних комнат дома в зал своей галереи. (2)Всегда ровно в восемь, после всегдашнего утреннего кофея, и если бы часы вдруг перестали отсчитывать и отбивать время, можно, заведя их, поставить стрелки по этому бесшумному, но мгновенно улавливаемому служителями повороту медной ручки. (3)Всегда в костюме одинакового цвета и покроя (будто всю жизнь носит один и тот же), прямой, суховатый, даже как бы несколько скованный в движениях, он шествует размеренной, чуть деревянной походкой вдоль густо завешанных картинами стен — служители следом, — останавливается, сосредоточенно, будто впервые, рассматривает до последнего мазка знакомое полотно — и неожиданно: «Перова — во второй ряд возле угла». (4)Из-под кустистой брови взглянет быстро жгучим глазом в удивленное лицо служителя: «Я во сне видел, что картина там висит, — хорошо...»

(5)А за окном, под набежавшим ветерком, шепчется густая листва вековых лип и тополей, пьяно благоухают тяжелые гроздья сирени, готовы взорваться роскошным цветком тугие бутоны махровых пионов. (6)И там же, за окном, на широкий, устланный камнем двор въезжают ломовики, груженные льняными товарами с Костромской мануфактуры Третьяковых, — плотные кипы складывают в амбары.

(7)В девять Павел Михайлович покидает галерею и, пройдя по двору, скрывается за дверью с маленькой вывеской «Контора». (8)Девять конторщиков, увидя его, громче и старательнее щелкают костяшками счетов: «Доставлено товаров...», «Передано в магазины...», «Продано...» (9)Павел Михайлович усаживается поудобнее за свою конторку — с девяти соседних к нему сходятся бесконечные столбики цифр, чтобы быть суммированными и разнесенными по графам: «Развитие производства», «Жалованье рабочим», «Покупка картин...» (10)Его счеты, покрывая перещелк остальных, нечасто и размеренно отстукивают пяти- или шестизначную цифру (так ровные, степенные удары главного колокола побивают шустрый перезвон малых колоколов).

(11)С двенадцати до часу — завтрак, к трем — в Купеческий банк, оттуда в магазин на Ильинке, к шести его ждут обедать. (12)В экипаже Павел Михайлович открывает журнал — он любит читать дорогою, — но часто книга отложена в сторону: возле Третьякова, на сиденье или стоймя у ног его, нежно придерживаемая им, свернутая рулоном или натянутая на подрамник картина — «самое дорогое» (он говаривал). (13)Родные и служащие поздравляют с покупкой, когда он, передавая полотно в их бережные руки, вылезает из коляски; все радостно возбуждены, и по серьезному лицу Павла Михайловича (домашние называют его «неулыба») пробегает тень улыбки, и за обедом, который у него тоже почти всегда один и тот же («А мне щи да кашу»), он объявляет, что сегодня все едут в театр или в концерт, слушать музыку. (14)Если же в такой вечер нагрянут гости, Павел Михайлович без сожаления покидает свой молчаливый кабинет, заваленный книгами и журналами, свой излюбленный маленький, почти квадратный диванчик, на котором длинноногий хозяин притуливается, свернувшись калачиком, и радушно идет навстречу гостю. (15)С художником Павел Михайлович троекратно целуется, ведет показывать бесценное приобретение, обычно молчаливый, занимает его беседой и просит супругу, Веру Николаевну, сыграть для дорогого гостя на рояле, и угощает хлебосольно — только вина в доме почти не подают: Павел Михайлович вина не пьет. (16)А на следующее утро, ровно в восемь, выйдя из внутреннего покоя в зал галереи, Павел Михайлович отдает служащим распоряжение насчет рамы для новой картины, указывает, куда ее повесить: «Я всю ночь думал...»

(17)Мало кто знает, да и вряд ли кто узнает когда-нибудь, как долго и упорно добивается иной раз Павел Михайлович заполучить в свое собрание примеченную картину, но такой у Третьякова характер: не подумав, шагу не ступит, а обдумал все, решил — своего добьется. (18)Сосредоточенный и молчаливый, он появляется на открытии выставок, в Москве, в Петербурге, на лице ничего не прочитаешь; кажется — пока лишь прислушивается к расхожим мнениям, но решение уже принято, неуклонное: картины еще не развесили в выставочных залах, а он успел побывать в мастерских, узнал, кто чем занят, взял на заметку, приценился и, еще раньше, из писем знакомых художников, действовавших по его просьбе или самостоятельно, вычитал необходимые сведения и мысленно составил для себя некий чертеж того, что творится ныне в российском искусстве. (19)Он всех обгоняет и от своего не отступает никогда; даже царь, подойдя на выставке к облюбованному полотну, узнает подчас, что «куплено г-ном Третьяковым».

(20)Когда речь о «самом дорогом», для Третьякова собственная цель — наивысшая, собственные желания — закон; но цель его величественна — собрать для общества лучшие творения отечественной живописи, а желания необыкновенно удачны: «Это человек с каким-то, должно быть, дьявольским чутьем», — почти в сердцах обронил как-то про Третьякова Крамской.