Деревянный,
потемневший трактир принял Чичикова под свой узенький гостеприимный навес на
деревянных выточенных столбиках, похожих на старинные церковные подсвечники.
Трактир был что-то вроде русской избы, несколько в большем размере. Резные
узорочные карнизы из свежего дерева вокруг окон и под крышей резко и живо
пестрили темные его стены; на ставнях были нарисованы кувшины с цветами.
Взобравшись узенькою деревянною лестницею наверх, в широкие сени, он встретил отворившуюся со скрипом дверь и вместе с нею исходивший свет и толстую старуху в пестрых ситцах, проговорившую: «Сюда пожалуйте!»
В комнате попались всё старые приятели, попадающиеся всякому в небольших деревянных трактирах, каких немало повыстроено по дорогам, а именно: заиндевевший самовар, выскобленные гладко сосновые стены, трехугольный шкаф с чайниками и чашками в углу, фарфоровые вызолоченные яички пред образами, висевшие на голубых и красных ленточках, окотившаяся недавно кошка, зеркало, показывавшее вместо двух четыре глаза, а вместо лица какую-то лепешку; наконец натыканные пучками душистые травы и гвоздики у образов, высохшие до такой степени, что желавший понюхать их только чихал и больше ничего.2.Портретная
характеристика Ноздрёва
Белокурый
тотчас же отправился по лестнице наверх, между тем как черномазый еще оставался
и щупал что-то в бричке, разговаривая тут же со слугою и махая в то же время
ехавшей за ними коляске. Голос его показался Чичикову как будто несколько
знакомым. Пока он его рассматривал, белокурый успел уже нащупать дверь и
отворить ее. Это был мужчина высокого роста, лицом худощавый, или, что
называют, издержанный, с рыжими усиками. По загоревшему лицу его можно было
заключить, что он знал, что такое дым, если не пороховой, то по крайней мере
табачный. Он вежливо поклонился Чичикову, на что последний ответил тем же. В
продолжение немногих минут они, вероятно бы, разговорились и хорошо
познакомились между собою, потому что уже начало было сделано, и оба почти в
одно и то же время изъявили удовольствие, что пыль по дороге была совершенно
прибита вчерашним дождем, и теперь ехать и прохладно и приятно, как вошел чернявый
его товарищ, сбросив с головы на стол картуз свой, молодцевато взъерошив рукой
свои черные густые волосы. Это был среднего роста, очень недурно сложенный
молодец с полными румяными щеками, с белыми, как снег, зубами и черными, как
смоль, бакенбардами. Свеж он был, как кровь с молоком; здоровье, казалось, так
и прыскало с лица его.
«Ба, ба,
ба!» вскричал он вдруг, расставив обе руки при виде Чичикова. «Какими
судьбами?»
Чичиков
узнал Ноздрева, того самого, с которым он вместе обедал у прокурора и который с
ним в несколько минут сошелся на такую короткую ногу, что начал уже
говорить ты, хотя, впрочем, он с своей стороны не подал к тому никакого
повода.
«Куда
ездил?» говорил Ноздрев и, не дождавшись ответа, продолжал далее: «А я, брат, с
ярмарки. Поздравь: продулся в пух! Веришь ли, что никогда в жизни так не
продувался. Ведь я на обывательских приехал! Вот посмотри нарочно в окно!»
Здесь он нагнул сам голову Чичикова, так что тот чуть не ударился ею об рамку.
«Видишь, какая дрянь! насилу дотащили проклятые; я уже пересел вот в его
бричку». Говоря это, Ноздрев указал пальцем на своего товарища. «А вы еще не
знакомы? Зять мой Мижуев! Мы с ним всё утро говорили о тебе. «Ну, смотри,
говорю, если мы не встретим Чичикова». Ну, брат, если б ты знал, как я
продулся! Поверишь ли, что не только убухал четырех рысаков — просто всё
спустил. Ведь на мне нет ни цепочки, ни часов...» Чичиков взглянул и увидел
точно, что на нем не было ни цепочки, ни часов. Ему даже показалось, что и один
бакенбард был у него меньше и не так густ, как другой. «А ведь будь только
двадцать рублей в кармане», продолжал Ноздрев: «именно не больше, как двадцать,
я отыграл бы всё, то-есть, кроме того, что отыграл бы, вот, как честный
человек, тридцать тысяч сейчас положил бы в бумажник».
3.Почему он является
исторической личностью?
Ноздрев
был в некотором отношении исторический человек. Ни на одном собрании, где он
был, не обходилось без истории. Какая-нибудь история непременно происходила:
или выведут его под руки из зала жандармы, или принуждены бывают вытолкать свои
же приятели. Если же этого не случится, то всё-таки что-нибудь да будет такое,
чего с другим никак не будет: или нарежется в буфете таким образом, что только
смеется, или проврется самым жестоким образом, так что наконец самому сделается
совестно. И наврет совершенно без всякой нужды: вдруг расскажет, что у него
была лошадь какой-нибудь голубой или розовой шерсти и тому подобную чепуху, так
что слушающие наконец все отходят, произнесши: «Ну, брат, ты, кажется, уж начал
пули лить». Есть люди, имеющие страстишку нагадить ближнему, иногда вовсе без
всякой причины. Иной, например, даже человек в чинах, с благородною
наружностью, со звездой на груди, будет вам жать руку, разговорится с вами о
предметах глубоких, вызывающих на размышления, а потом, смотришь, тут же, пред
вашими глазами и нагадит вам. И нагадит так, как простой коллежский
регистратор, а вовсе не так, как человек со звездой на груди, разговаривающий о
предметах высоких и предметах, вызывающих на размышление; так что стоишь только
да дивишься, пожимая плечами, да и ничего более. Такую же странную страсть имел
и Ноздрев. Чем кто ближе с ним сходился, тому он скорее всех насаливал:
распускал небылицу, глупее которой трудно выдумать, расстроивал свадьбу,
торговую сделку и вовсе не почитал себя вашим неприятелем; напротив, если
случай приводил его опять встретиться с вами, он обходился вновь по-дружески и
даже говорил: «Ведь ты такой подлец, никогда ко мне не заедешь». Ноздрев во
многих отношениях был многосторонний человек, то-есть человек на все руки. В ту
же минуту он предлагал вам ехать куда угодно, хоть на край света, войти в какое
хотите предприятие, менять всё, что ни есть, на всё, что хотите. Ружье, собака,
лошадь — всё было предметом мены, но вовсе не с тем, чтобы выиграть, это
происходило просто от какой-то неугомонной юркости и бойкости характера. Если
ему на ярмарке посчастливилось напасть на простака и обыграть его, он накупал
кучу всего, что прежде попадалось ему на глаза в лавках: хомутов, курительных
смолок, ситцев, свечей, платков для няньки, жеребца, изюму, серебряный
рукомойник, голландского холста, крупичатой муки, табаку, пистолетов, селедок,
картин, точильный инструмент, горшков, сапогов, фаянсовую посуду — насколько
хватало денег. Впрочем, редко случалось, чтобы это было довезено домой; почти в
тот же день спускалось оно всё другому, счастливейшему игроку, иногда даже
прибавлялась собственная трубка с кисетом и мундштуком, а в другой раз и вся
четверня со всем: с коляской и кучером, так что сам хозяин отправлялся в
коротеньком сюртучке или архалуке искать какого- нибудь приятеля, чтобы
попользоваться его экипажем. Вот какой был Ноздрев! Может быть, назовут его
характером избитым, станут говорить, что теперь нет уже Ноздрева. Увы!
несправедливы будут те, которые станут говорить так. Ноздрев долго еще не выведется
из мира. Он везде между нами и, может быть, только ходит в другом кафтане; но
легкомысленно-непроницательны люди, и человек в другом кафтане кажется им
другим человеком.
4.Как можно было
назвать Ноздрёва? Почему?
Так как
разговор, который путешественники вели между собою, был не очень интересен для
читателя, то сделаем лучше, если скажем что-нибудь о самом Ноздреве, которому,
может быть, доведется сыграть не вовсе последнюю роль в нашей поэме.
Лицо
Ноздрева, верно, уже сколько-нибудь знакомо читателю. Таких людей приходилось
всякому встречать не мало. Они называются разбитными малыми, слывут еще в
детстве и в школе за хороших товарищей и при всем том бывают весьма больно
поколачиваемы. В их лицах всегда видно что-то открытое, прямое, удалое. Они
скоро знакомятся, и не успеешь оглянуться, как уже говорят тебе: ты. Дружбу
заведут, кажется, навек; но всегда почти так случается, что подружившийся
подерется с ними того же вечера на дружеской пирушке. Они всегда говоруны,
кутилы, лихачи, народ видный. Ноздрев в тридцать пять лет был таков же
совершенно, каким был в осьмнадцать и в двадцать: охотник погулять. Женитьба
его ничуть не переменила, тем более что жена скоро отправилась на тот свет,
оставивши двух ребятишек, которые решительно были ему не нужны. За детьми,
однако ж, присматривала смазливая нянька. Дома он больше дня никак не мог
усидеть. Чуткой нос его слышал за несколько десятков верст, где была ярмарка со
всякими съездами и балами; он уж в одно мгновенье ока был там, спорил и заводил
сумятицу за зеленым столом, ибо имел, подобно всем таковым, страстишку к
картишкам. В картишки, как мы уже видели из первой главы, играл он не совсем
безгрешно и чисто, зная много разных передержек и других тонкостей, и потому
игра весьма часто оканчивалась другою игрою: или поколачивали его сапогами, или
же задавали передержку его густым и очень хорошим бакенбардам, так что
возвращался домой он иногда с одной только бакенбардой, и то довольно жидкой.
Но здоровые и полные щеки его так хорошо были сотворены и вмещали в себе
столько растительной силы, что бакенбарды скоро вырастали вновь, еще даже лучше
прежних. И, что всего страннее, что может только на одной Руси случиться, он
чрез несколько времени уже встречался опять с теми приятелями, которые его
тузили, и встречался как ни в чем не бывало, и он, как говорится, ничего, и они
ничего.
5.Расскажите всё, что
знаете о Ноздрёве( Как он жил?. Чем занимался? Какая у него была страсть?)
6.Опишите дом Ноздрёва
7.Назовите особое
место в поместье. Ответ обоснуйте
«Я тебе, Чичиков», сказал Ноздрев,
«покажу отличнейшую пару собак: крепость черных мясов просто наводит изумление,
щиток — игла!» и повел их к выстроенному очень красиво маленькому домику,
окруженному большим, загороженным со всех сторон двором. Вошедши на двор,
увидели там всяких собак, и густо-псовых, и чисто-псовых, всех возможных цветов
и мастей: муругих, черных с подпалинами, полво-пегих, муруго-пегих,
красно-пегих, черноухих, сероухих... Тут были все клички, все повелительные
наклонения: стреляй, обругай, порхай, пожар, скосырь, черкай, допекай,
припекай, северга, касатка, награда, попечительница. Ноздрев был среди их
совершенно как отец среди семейства: все они, тут же пустивши вверх хвосты,
зовомые у собачеев прави́лами, полетели прямо навстречу гостям и стали с ними
здороваться. Штук десять из них положили свои лапы Ноздреву на плеча. Обругай
оказал такую же дружбу Чичикову и, поднявшись на задние ноги, лизнул его языком
в самые губы, так что Чичиков тут же выплюнул. Осмотрели собак, наводивших изумление
крепостью черных мясов, — хорошие были собаки. Потом пошли осматривать крымскую
суку, которая была уже слепая и, по словам Ноздрева, должна была скоро
издохнуть, но, года два тому назад, была очень хорошая сука. Осмотрели и суку —
сука, точно, была слепая.
8.Что было в кабинете
у Ноздрёва. Перечислите детали в интерьере кабинета.
«Да, ну
разве приказчик!» сказал зять, но и туг усумнился и покачал головою. Гости
воротились тою же гадкою дорогою к дому. Ноздрев повел их в свой кабинет, в
котором, впрочем, не было заметно следов того, что бывает в кабинетах, то-есть
книг или бумаги; висели только сабли и два ружья, одно в триста, а другое в
восемьсот рублей. Зять, осмотревши, покачал только головою. Потом были показаны
турецкие кинжалы, на одном из которых по ошибке было вырезано: Мастер Савелий
Сибиряков. Вслед за тем показалась гостям шарманка. Ноздрев, тут же, провертел
пред ними кое-что. Шарманка играла не без приятности, но в средине ее, кажется,
что-то случилось: ибо мазурка окончивалась песнею, «Мальбруг в поход поехал»; а
«Мальбруг в поход поехал» неожиданно завершался каким-то давно знакомым
вальсом. Уже Ноздрев давно перестал вертеть, но в шарманке была одна дудка,
очень бойкая, никак не хотевшая угомониться, и долго еще потом свистела она
одна. Потом показались трубки деревянные, глиняные, пенковые, обкуренные и
необкуренные, обтянутые замшею и необтянутые, чубук с янтарным мундштуком,
недавно выигранный, и кисет, вышитый какою-то графинею, где-то на почтовой
станции влюбившеюся в него по уши, у которой ручки, по словам его, были самой
субтильной сюперфлю, — слово, вероятно, означавшее у него высочайшую точку
совершенства.
9.О чём разговаривают
Чичиков и Ноздрёв?
«Куда ездил?» говорил Ноздрев и, не
дождавшись ответа, продолжал далее: «А я, брат, с ярмарки. Поздравь: продулся в
пух! Веришь ли, что никогда в жизни так не продувался. Ведь я на обывательских
приехал! Вот посмотри нарочно в окно!» Здесь он нагнул сам голову Чичикова, так
что тот чуть не ударился ею об рамку. «Видишь, какая дрянь! насилу дотащили
проклятые; я уже пересел вот в его бричку». Говоря это, Ноздрев указал пальцем
на своего товарища. «А вы еще не знакомы? Зять мой Мижуев! Мы с ним всё утро говорили
о тебе. «Ну, смотри, говорю, если мы не встретим Чичикова». Ну, брат, если б ты
знал, как я продулся! Поверишь ли, что не только убухал четырех рысаков —
просто всё спустил. Ведь на мне нет ни цепочки, ни часов...»
А
Кувшинников, то-есть это такая бестия, подсел к ней и на французском языке
подпускает ей такие комплименты... Поверишь ли, простых баб не пропустил. Это
он называет: попользоваться насчет клубнички. Рыб и балыков навезли чудных. Я
таки привез с собою один, хорошо, что догадался купить, когда были еще деньги.
Ты куда теперь едешь?»
«А я к
человечку к одному», сказал Чичиков.
«Ну, что
человечек, брось его! поедем ко мне!»
«Нет,
нельзя, есть дело».
«Ну, вот
уж и дело! уж и выдумал! ах ты Оподелдок Иванович!»
«Право,
дело, да еще и нужное».
«Пари
держу, врешь! Ну, скажи только, к кому едешь?»
«Ну, к
Собакевичу».
Здесь
Ноздрев захохотал тем звонким смехом, каким заливается только свежий, здоровый
человек, у которого все до последнего выказываются белые, как сахар, зубы,
дрожат и прыгают щеки, и сосед за двумя дверями, в третьей комнате,
вскидывается со сна, вытаращив очи и произнося: «Эк его разобрало!»
«Что ж
тут смешного?» сказал Чичиков, отчасти недовольный таким смехом.
Но
Ноздрев продолжал хохотать во все горло, приговарирая: «Ой, пощади! право,
тресну со смеху!»
«Ничего
нет смешного: я, дал ему слово», сказал Чичиков.
«Да ведь
ты жизни не будешь рад, когда приедешь к нему, это просто жидомор! Ведь я знаю
твой характер, ты жестоко опешишься, если думаешь найти там банчишку и добрую
бутылку какого-нибудь бонбона. Послушай, братец: ну к чорту Собакевича,
поедем-ка сейчас ко мне! каким балыком попотчую! Пономарев, бестия, так
раскланивался, говорит: для вас только; всю ярмарку, говорит, обыщите, не
найдете такого. Плут, однако ж, ужасный. Я ему в глаза это говорил: «Вы,
говорю, с нашим откупщиком первые мошенники!» Смеется, бестия, поглаживая
бороду. Мы с Кувшинниковым каждый день завтракали в его лавке.
10.Готов ли герой
продать души?
Но
Чичиков прикинулся, как будто и не слышал, о чем речь, и сказал, как бы вдруг
припомнив: «А! чтоб не позабыть: у меня к тебе просьба».
«Какая?»
«Дай
прежде слово, что исполнишь»
«Да какая
просьба?»
«Ну, да
уж дай слово!»
«Изволь».
«Честное
слово?»
«Честное
слово».
«Вот
какая просьба: у тебя есть, чай, много умерших крестьян, которые еще не
вычеркнуты из ревизии?»
«Ну,
есть; а что»
«Переведи
их на меня, на мое имя»
«А на что
тебе?»
«Ну, да
мне нужно».
«Да на
что?»
«Ну, да
уж нужно... уж это мое дело, словом нужно».
«Ну, уж,
верно, что-нибудь затеял. Признайся, что?»
«Да что ж
затеял? из этакого пустяка и затеять ничего нельзя».
«Да зачем
же они тебе?»
«Ох,
какой любопытный! ему всякую дрянь хотелось бы пощупать рукой, да еще и
понюхать!»
«Да к
чему ж ты не хочешь сказать?»
«Да что
же тебе за прибыль знать? ну, просто так, пришла фантазия».
«Так вот
же: до тех пор, пока не скажешь, не сделаю!»
«Ну вот
видишь, вот уж и нечестно с твоей стороны: слово дал, да и на попятный двор».
«Ну, как
ты себе хочешь, а не сделаю, пока не скажешь, на что».
«Что бы
такое сказать ему?» подумал Чичиков и после минутного размышления объявил, что
мертвые души нужны ему для приобретения весу в обществе, что он поместьев
больших не имеет, так до того времени хоть бы какие-нибудь душонки.
«Врешь,
врешь!» сказал Ноздрев, не давши окончить ему. «Врешь, брат!»
Чичиков и
сам заметил, что придумал не очень ловко и предлог довольно слаб. «Ну, так я ж
тебе скажу, прямее», сказал он, поправившись: «только, пожалуйста, не
проговорись никому. Я задумал жениться; но нужно тебе знать, что отец и мать
невесты преамбиционные люди. Такая, право, комиссия: не рад, что связался;
хотят непременно, чтобы у жениха было никак не меньше трех сот душ, а так как у
меня целых почти полутораста крестьян недостает...»
«Ну
врешь! врешь!» закричал опять Ноздрев.
«Ну вот
уж здесь», сказал Чичиков: «ни вот на столько не солгал», и показал большим
пальцем на своем мизинце самую маленькую часть.
«Езуит,
езуит. Голову ставлю, что врешь!»
«Однако ж
это обидно! что же я такое в самом деле! почему я непременно лгу?»
«Ну да
ведь я знаю тебя: ведь ты большой мошенник, позволь мне это сказать тебе по
дружбе! Если бы я был твоим начальником, я бы тебя повесил на первом дереве».
Чичиков
оскорбился таким замечанием. Уже всякое выражение, сколько-нибудь грубое или
оскорбляющее благопристойность, было ему неприятно. Он даже не любил допускать
с собой ни в каком случае фамильярного обращения, разве только если особа была
слишком высокого звания. И потому теперь он совершенно обиделся.
«Ей-богу,
повесил бы», повторил Ноздрев: «я тебе говорю это откровенно, не с тем, чтобы
тебя обидеть, а просто по-дружески говорю».
«Всему
есть границы», сказал Чичиков с чувством достоинства. «Если хочешь пощеголять
подобными речами, так ступай в казармы», и потом присовокупил: «не хочешь
подарить, так продай».
«Продать!
Да ведь я знаю тебя, ведь ты подлец, ведь ты дорого не дашь за них?»
«Эх, да
ты ведь тоже хорош! Смотри ты! Что они у тебя, бриллиантовые, что ли?»
«Ну, так
и есть. Я уж тебя знал».
«Помилуй,
брат, что ж у тебя за жидовское побуждение! Ты бы должен просто отдать мне их».
«Ну,
послушай, чтоб доказать тебе, что я вовсе не какой- нибудь скалдырник, я не
возьму за них ничего. Купи у меня жеребца, я тебе дам их в придачу».
«Помилуй,
на что ж мне жеребец?» сказал Чичиков, изумленный в самом деле таким
предложением.
«Как на
что? да ведь я за него заплатил десять тысяч, а тебе отдаю за четыре».
«Да на
что мне жеребец? Завода я не держу».
«Да
послушай, ты не понимаешь: ведь я с тебя возьму теперь всего только три тысячи,
а остальную тысячу ты можешь заплатить мне после».
«Да не
нужен мне жеребец, бог с ним!»
«Ну, купи
каурую кобылу».
«И кобылы
не нужно».
«За
кобылу и за серого коня, которого ты у меня видел, возьму я с тебя только две
тысячи».
«Да не
нужны мне лошади».
«Ты их
продашь: тебе на первой ярмарке дадут за них втрое больше».
«Так
лучше ж ты их сам продай, когда уверен, что выиграешь втрое».
«Я знаю,
что выиграю, да мне хочется, чтобы и ты получил выгоду».
Чичиков
поблагодарил за расположение и напрямик отказался и от серого коня и от каурой
кобылы.
«Ну, так
купи собак. Я тебе продам такую пару, просто, мороз по коже подирает! брудастая
с усами, шерсть стоит вверх, как щетина. Бочковатость ребр уму непостижимая,
лапа вся в комке, земли не зацепит!»
«Да зачем
мне собаки? я не охотник».
«Да мне
хочется, чтобы у тебя были собаки. Послушай, если уж не хочешь собак, так купи
у меня шарманку, чудная шарманка; самому, как честный человек, обошлась в
полторы тысячи; тебе отдаю за 900 рублей».
«Да зачем
же мне шарманка? Ведь я не немец, чтобы, тащася с ней по дорогам, выпрашивать
деньги».
«Да ведь
это не такая шарманка, как носят немцы. Это орган; посмотри нарочно: вся из
красного дерева. Вот я тебе покажу ее еще!» Здесь Ноздрев, схвативши за руку
Чичикова, стал тащить его в другую комнату, и как тот ни упирался ногами в пол
и ни уверял, что он знает уже, какая шарманка, но должен был услышать еще раз,
каким образом поехал в поход Мальбруг. «Когда ты не хочешь на деньги, так вот
что, слушай: я тебе дам шарманку и все, сколько ни есть у меня, мертвые души, а
ты мне дай свою бричку и триста рублей придачи».
«Ну вот
еще, а я-то в чем поеду?»
«Я тебе
дам другую бричку. Вот пойдем в сарай, я тебе покажу ее! Ты ее только
перекрасишь, и будет чудо бричка».
«Эх, его
неугомонный бес как обуял!» подумал про себя Чичиков и решился во что бы ни
стало отделаться от всяких бричек, шарманок и всех возможных собак, несмотря на
непостижимую уму бочковатость ребр и комкость лап.
«Да ведь
бричка, шарманка и мертвые души, все вместе!»
«Не
хочу», сказал еще раз Чичиков.
«Отчего ж
ты не хочешь?»
«Оттого,
что просто не хочу, да и полно».
«Экой ты
такой, право! С тобой, как я вижу, нельзя, как водится между хорошими друзьями
и товарищами, такой, право!.. Сейчас видно, что двуличный человек!»
«Да что
же я, дурак, что ли? Ты посуди сам: зачем же мне приобретать вещь, решительно
для меня ненужную?»
«Ну, уж,
пожалуйста, не говори. Теперь я очень хорошо тебя знаю. Такая, право, ракалия!
Ну, послушай, хочешь, метнем банчик. Я поставлю всех умерших на карту, шарманку
тоже».
11.Каким словом называет
Ноздрёва Чичиков?
Чичиков остался по уходе Ноздрева в
самом неприятном расположении духа. Он внутренно досадовал на себя, бранил себя
за то, что к нему заехал и потерял даром время. Но еще более бранил себя за то,
что заговорил с ним о деле и поступил неосторожно, как ребенок, как дурак: ибо
дело совсем не такого роду, чтобы быть вверену Ноздреву; Ноздрев,
человек-дрянь, Ноздрев может наврать, прибавить, распустить чорт знает что,
выйдут еще какие-нибудь сплетни — не хорошо, не хорошо. «Просто, дурак я!»
говорил он сам себе. Ночь спал он очень дурно. Какие-то маленькие пребойкие
насекомые кусали его нестерпимо больно, так что он всей горстью скреб по
уязвленному месту, приговаривая: «А, чтоб вас чорт побрал вместе с Ноздревым!»
12.Почему Ноздрёв готов
избить Чичикова? Кто его спасает?
«Я не
плутовал, а ты отказаться не можешь, ты должен кончить партию!»
«Этого ты
меня не заставишь сделать», сказал Чичиков хладнокровно и, подошедши к доске,
смешал шашки.
Ноздрев
вспыхнул и подошел к Чичикову так близко, что тот отступил шага на два назад.
«Я тебя
заставлю играть! Это ничего, что ты смешал шашки, я помню все ходы. Мы их
поставим опять так, как были».
«Нет, брат,
дело кончено, я с тобою не стану играть».
«Так ты не
хочешь играть?»
«Ты сам
видишь, что с тобою нет возможности играть».
Неожиданным
образом звякнули вдруг как с облаков задребезжавшие звуки колокольчика,
раздался ясно стук колес подлетевшей к крыльцу телеги, и отозвались даже в
самой комнате тяжелый храп и тяжкая одышка разгоряченных коней остановившейся
тройки. Все невольно глянули в окно: кто-то с усами, в полувоенном сюртуке,
вылезал из телеги. Осведомившись в передней, вошел он в ту самую минуту, когда
Чичиков не успел еще опомниться от своего страха и был в самом жалком
положении, в каком когда-либо находился смертный.
«Позвольте
узнать, кто здесь г. Ноздрев?» сказал незнакомец, посмотревши в некотором
недоумении на Ноздрева, который стоял с чубуком в руке, и на Чичикова, который
едва начинал оправляться от своего невыгодного положения.
«Позвольте
прежде узнать, с кем имею честь говорить?» сказал Ноздрев, подходя к нему
ближе.
«Капитан-исправник».
Комментариев нет:
Отправить комментарий