Представленный для сочинения текст Ольги Кожуховой о детстве. Вернее, о ее детских воспоминаниях. Кожухова начинает так: «Почему-то из детства мне всегда вспоминается только хорошее». Прочитав текст, можно понять, что хорошие воспоминания Кожуховой в этом тексте можно разделить на две части: первая – Отец-агроном, его неназойливое воспитание, хуторок-оазис в степи; и вторая, бОльшая часть текста, - история знакомства и дружбы с конем Мальчиком и история страсти к лошадям.
Коня, на которого посадил
шестилетнюю дочку, отец выбрал не случайно: «Конь был умный, послушный,
влюбленный в людей, славный», - отмечает Кожухова. Не привыкший, видимо, к
падению наездников, «он остановился, и, лоснящийся, эластичный, с удивлением и
упреком повернулся ко мне и тихонько заржал», - рассказывает Кожухова о своем
знакомстве. С этой минуты девочка стала ухаживать за лошадьми, отец и конюх,
конечно, поощряли это увлечение.
Вспоминая только хорошее,
Кожухова описывает неповторимое ощущение счастья от самостоятельных поездок в
школу или библиотеку и в поле; от зимнего утра и запаха «теплых животных,
навоза, гниющей соломы», от прекрасного утра, когда «Роман Васильевич берет в
руки щетку и начинает чистить лошадей»; от хорошенького жеребенка, вызывающего
«какое-то совершенно особое чувство нежности, ласки».
Счастье детства, конечно,
связано не только со страстью к лошадям. Кожухова помнит двор и конюшню «до
последней соломинки, до последнего бревнышка», мясистые губы и застенчивый
взгляд Мальчика, ворчание конюха, потому что в детстве человек открывает мир,
его радость, сладость и горечь: вероятно, только в детстве мир огромный и в то
же время родной, близкий; не враждебный, а наполненный любовью и радостью.
И в центре этого мира,
наполненного любовью и радостью, - любимый конь Мальчик. «Я не знаю, что думает
Мальчик, глядя вдаль, на дымы, поднимающиеся столбами из труб занесенных снегом
домов, на леса, индевеющие на горизонте, на степь, чуть курящуюся серебряными
хвостами поземки, но мне радостно видеть его стройную шею, красивую голову,
этот крепкий, темнеющий по позвоночнику круп, словно в этом животном сама
радость жизни, словно я нашла себе друга, хорошего друга», - в этом предложении
Ольга Кожухова объясняет, как конь Мальчик стал лучшим другом, стал
олицетворением радости жизни, счастья детства.
Мне понятно, почему
Кожухова вспоминает о детстве только хорошее: по-видимому, только в детстве
возможна такая полнота и радость бытия. Не случайно в последнем предложении
своего воспоминания Кожухова пишет, что, став взрослой, она понимает дружбу
«значительно глубже и шире, чем если бы понимала ее, не оставив в степи ни
Пегуши, ни Галки, ни Мальчика».
381 слово
Почему-то из детства мне всегда вспоминается только хорошее.
Хуторок наш, в три дома, стоял, окруженный оврагами, на
бугре, на сухом, возвышенном месте, среди длинных, как ленты, протянувшихся по
степи, разросшихся лесопосадок.
Мой отец — агроном, его дело — бороться с оврагами, с
суховеями, изучать жизнь не тронутой человеком, нераспаханной степи и глубинные
ее связи с лесом, с ветром, с водой по оврагам, с длинной цепью прудов, сеять
хлеб под защитою лесополос.
Мы живем здесь, как в некой особой стране. Вокруг нас на
многие километры сплошь безлесные деревеньки да степи, иссыхающие на горячем
ветру уже к концу мая, все здесь серого, желтого цвета, а мы — в зелени и в
цветах, в гущине трав по пояс, в птичьем гаме, в черемухе и соловьях.
В те годы, как я теперь понимаю, отец меня многому научил,
если, в сущности, не всему. Только делал он это неназойливо, осторожно,
почему-то всегда оставаясь в тени, будто занятый чем-то другим.
Мне, наверное, не было и шести лет, когда он посадил меня верхом
на коня и заставил проехаться по двору. Конь был умный, послушный, влюбленный в
людей, славный Мальчик.
Я проехала, еле держась за поводья и сползая на холку коню,
но не вскрикнув, не завизжав: выражать чувство страха в нашем доме не принято.
Я ударила Мальчика пятками по бокам, и он поскакал. Не успев удержаться, я
скатилась в траву через голову Мальчика. В ту же самую секунду он остановился,
и, лоснящийся, эластичный, с удивлением и упреком повернулся ко мне и тихонько
заржал.
— Ну, ну! Ничего, ничего… — сказал мне отец. И спокойно пошел
по делам, по хозяйству, хорошо понимая, что самое важное уже сделано, навсегда.
Что теперь я всю жизнь буду помнить эту счастливую минуту, что я стану бродить
за Мальчиком неотступно, помогать нашему конюху чистить его, кормить и поить, и
водить на купание на пруд и в ночное. Он, отец, и еще и еще ненавязчиво поощрит
эту страсть: то даст подержать под уздцы, когда сам будет садиться в седло, то
я буду править вожжами, когда мы с отцом поедем на станцию в нашем стареньком
тарантасе, то он разрешит всем нам троим, мне и старшим двум сестрам, поехать
без взрослых, одним, на первый участок в библиотеку или в поле за сеном — и это
всегда для меня будет праздник.
Зимним утром конюшня еще в темноте. Двойные широкие двери —
на светлом ее силуэте — зияют глубоким провалом, оттуда уже вылетает парок,
запах теплых животных, навоза, гниющей соломы. Там, внутри, убитый ногами
земляной пол, на стене, на крюке фонарь «летучая мышь», он чуть теплится в этом
мраке, в клубящемся зимнем воздухе. За невидимой стенкой дощатого стойла — наш
конюх Роман Васильевич: невысокого роста, с круглой стриженой головой, с низким
лбом, перерезанным глубокими бороздами морщин. Он, посвистывает, выгребая
лопатой навоз, подстилая солому.
— А, здорово, здорово! — откликается он на мое приветствие. —
Как дела?
— Ничего… А твои?
— И мои ничего.
— Ну вот и прекрасно!
Утро полностью наше. Нам никто не мешает. Я стою у
бревенчатой, крашенной известью стены и с волнением наблюдаю каждый день одно и
то же прекрасное зрелище — прекрасное, по крайней мере, для меня, — как Роман
Васильевич берет в руки щетку и начинает чистить лошадей: сперва Мальчика,
затем Чалого, затем Пегушу, затем Орлика, затем Серого, затем Галку и
хорошенького ее жеребенка, стригунка, вызывающего у меня, да и у всех живущих
на хуторе, какое-то совершенно особое чувство нежности, ласки.
— Но, но… Не кусайся! Ишь чего захотел! — ворчливо
отталкивает Роман от себя жеребенка, играющего и хватающего его за чуб и за
шапку зубами.
Этот двор мне знаком до последней соломинки, до последнего
бревнышка. Говорят, что когда-то здесь жил Докучаев. Низкий, маленький домик,
крытый соломой, в одну комнату, с русской печью, с холодными сенями и чуланом,
поставленный на окраине леса, он давно обветшал. Но его не ломают. Рядом с
домом колодец с журавлем и вот эта конюшня, куда я хожу по утрам к лошадям.
Летом здесь очень тихо, безветренно и уютно. Вокруг лес — стоит не шелохнется;
в тихих, слепеньких окнах отраженно, как в омуте, зреют синие сумерки.
Сейчас лес и сырая солома на крыше, на срезе, каждый листик и
каждая веточка на морозном стекле — все бело, все искрится от снега, розовеет в
свете первых лучей декабрьского солнца. Мои ноги замерзли, я уже застоялась,
как конь, и Роман поспешает: он выводит на улицу Мальчика и гонит его к
стеклянной от намерзшего льда водопойной колоде; тот бежит, индевея, в белом
ворсе вокруг тонких ноздрей и на челке; повод брошен, мотается у него под
ногами, тонкой змейкой прочерчивает по свежему порошистому снегу извилистый
след. Вода ледяная, но парит в настывшем за ночь мерзлом воздухе.
Мальчик весело, бойко, с разбегу утыкается мордой в колоду,
жадно пьет, морща нос и лиловые, словно сделанные из резины, мясистые губы,
звонко хлюпает, даже всхрапывает потихоньку. И вдруг зорко косится огромным, в
прямых нежных ресницах застенчивым глазом на Романа, на мою неуклюжую в шубе и
шапке фигурку.
— Но-о, пужайся! Уж больно пужливый… — охлаждает его
грубовато Роман и при этом любовно похлопывает Мальчика рукавицей по крупу. —
Ну-ка, ну-ка, подвинься! — И он поворачивает копя поудобней, чтобы рядом с ним
стала Пегуша, а за ней следом Галка с жеребчиком. — Ишь какой эгоист!..
Растопырился!
И подсвистывает: пей, мол, пей, напивайся на весь день
работы.
Я не знаю, что думает Мальчик, глядя вдаль, на дымы,
поднимающиеся столбами из труб занесенных снегом домов, на леса, индевеющие на
горизонте, на степь, чуть курящуюся серебряными хвостами поземки, но мне
радостно видеть его стройную шею, красивую голову, этот крепкий, темнеющий по
позвоночнику круп, словно в этом животном сама радость жизни, словно я нашла
себе друга, хорошего друга, которого мне не заменит никто, даже самые лучшие,
умные люди. Да и так рассудить: всему есть на земле свое время и место, и я
теперь дружбу с людьми, может быть, понимаю значительно глубже и шире, чем если
бы понимала ее, не оставив в степи ни Пегуши, ни Галки, ни Мальчика.
О.К. Кожухова
Комментариев нет:
Отправить комментарий