Учили ли быть человеком в годы войны?
Отвечая на этот вопрос, Абрамов пишет историю про бухгалтера Лиду, которая отказалась подписывать фальшивые документы, а ее уволили.
"Дело разбирал комитет народного контроля, партбюро – все признали: честный человек Лида." Действительно, Лиду научили быть человеком, причём настоящим, честным.Кроме того, Абрамов приводит историю похода к некому А. "Человек
молодым парнишкой не щадил себя, жизнь в любую минуту готов был отдать за
Родину, а тут надо вступиться за оклеветанного, затравленного человека – струсил?",
- пишет Абрамов. Читатель видит: страх потери собственной репутации оказался
сильнее, к сожалению.
Оба примеры противопоставлены друг другу. В первом Лида не побоялась
оставаться честной, даже при наличии маленького ребёнка, во втором же человеку
А. потеря авторитета затмила разум.
Авторская позиция такова: "Может, дело все в том, что умереть за
Родину – это ему внушали, вколачивали с детства, а человеком быть не
учили?", также Абрамов добавляет, что в повседневной жизни эти люди
оказывались абсолютно несостоятельными.
Я полностью согласна с автором, людям внушали, что надо умирать за
Родину, но им не сказали, что Родина – это и есть люди, их земляки. Например,
мой дедушка воевал, и его начальник отряда перед боем всегда говорил: "Своих
ни за что не бросаем!", и мой дедушка всегда помогал нуждающимся.
В заключение хочу добавить, что при любых обстоятельствах нужно
оставаться человеком.
210 слов
Сочинение написано по памяти после экзамена,
автор Дарья М., выпуск 2021
Дело разбирал комитет народного контроля, партбюро – все
признали: честный человек Лида. Немедленно восстановить на работе.
Но Москва уперлась: нет и нет. Потому что восстановить на
работе Лиду – значит признать виновной Т., а заодно с нею и кое-кого из
московских тузов. Одна шайка-лейка. Да и первого секретаря РК пришлось бы
потревожить: она горой встала за Т. (…)
Мне начали названивать разные люди:
– Федор Александрович, да что же это у нас делается? Человек
пропадает за правду! Где мы живем? До ручки довели бабу. Затравили. С голоду
подыхает, белье продает. И если бы, говорит, не ребенок малый, давно бы петлю
на шею накинула.
Не хотелось мне влезать в эту грязь – время, нервы, а с
другой стороны, если я не помогу, если другой не поможет, то кто же поможет?
Пошел в обком к А. Нравился мне этот человек. Простой,
демократичный. Не глуп. Умеет пошутить, выпить, наконец, не дурак. А его
прошлое? Помню, козырнул как-то в разговоре с ним своим ранением: дескать,
воевал. Немецкими пулями на теле записан патриотизм.
– А у меня, Федор Александрович, тоже сорок девять дырок в
теле, – очень скромно, как бы между прочим заметил А.
Я так и присел. А потом кое-какие подробности из его
фронтовой жизни и до меня дошли. Рядовой матрос. Бесстрашно, с одной финкой в
зубах на врага ползал. Двумя орденами Славы, тремя медалями «За боевые заслуги»
награжден, а этими наградами, как известно, и в войну не кидались. Свой, одним
словом, парень, нашенский, как сказал о нем один приятель.
Встретил меня А. радушно, просто, вышел из-за стола (так
теперь заведено у крупных партийных работников, так меня и Демичев встречал),
от души пожал руку.
– Ну как живем-можем, Федор Александрович? Как здоровье? Как
творческие успехи?
– Благодарю, вашими молитвами.
– Ну, ежели нашими молитвами – отлично. Мы тут частенько
молимся за здоровье творческой интеллигенции. На этот счет у обкома взгляды
широкие – признаем Господа Бога.
В таком вот непринужденном тоне – с шутками, с прибаутками –
мы поговорили о моем круизе вокруг Европы, дали надлежащую – партийную – оценку
поступку Рябкова, оставшегося в Англии, и только после этого я начал излагать
суть дела, по поводу которого я пришел.
– Так, так, – время от времени кивал мне А. – Дальше. – И
лицо его при этом все более и более каменело.
Я решил зайти с другой стороны – может, там у него
незащищенное место? Стыд ведь, срам, говорю. Вся организация взбудоражена. Весь
город языком чешет. Обком треплют…
– Разберемся, – бесстрастно роняет А., и кумачовое,
чернобровое лицо его еще больше мрачнеет.
– Да чего разбираться-то! – уже совсем выхожу из себя. –
Разобрались. Народный контроль разбирался, партбюро. Все сказали: покарать
жуликов!
– Разобраться всегда полезно, товарищ Абрамов.
Да, уже не Федор Александрович, а товарищ Абрамов. И с
угрозой, с начальственным рыком в голосе.
И я смотрю на этого раскормленного, краснорожего дядю, смотрю
на его мрачно сдвинутые брови, на стиснутый рот, и мне понятно, какие заботы и
мысли обуревают его секретарскую голову. Прихлопнуть надо. И нетрудно
прихлопнуть. Да стукнешь в Т., а попадешь в Д., в М. Вот ведь как жизнь
устроена. А что значит тронуть их? Рубить сук, на котором ты сидишь. Потому что
они держат в своих руках две могущественные организации. От них зависит твой
авторитет. А их связи с верхами? Ты, к примеру, секретарь Ленинградского
обкома, бывал хоть раз на приеме у Генерального? А М. вхож к нему запросто.
Публично, перед всесоюзной телекамерой, был обласкан и расцелован Генеральным.
Да, что делается у А. в голове, мне понятно. Непонятно другое
– откуда у него дремучий чертополох в сердце? Человек молодым парнишкой не
щадил себя, жизнь в любую минуту готов был отдать за Родину, а тут надо
вступиться за оклеветанного, затравленного человека – струсил? И только ли дело
в нежелании рисковать своей карьерой? А может, все проще? Может, дело все в
том, что умереть за Родину – это ему внушали, вколачивали с детства, а
человеком быть не учили? И не потому ли у нас сплошь и рядом: люди спокойно и
мужественно умирают на войне и оказываются совершенно несостоятельными в
повседневной, будничной жизни?
Комментариев нет:
Отправить комментарий