Как читать "Войну и мир"

Как читать "Войну и мир"
    Чтобы найти нужную главу, смотрите сначала Обзор содержания романа "Война и мир" по главам, затем найдите нужный том, нужную часть тома, нужные главы; после этого вернитесь к Оглавлению
    Читайте не только заданные эпизоды, но и те, которые заинтересуют; читайте обзор глав между эпизодами, "сопрягайте", находите толстовские сцепления.

    «Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими суще­ственными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с сво­ими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей шла, как и всегда, независимо и вне поли­тической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований»
    Этому несомненному в человеческой жизни посвящена «Война и мир», оно здесь — предмет и цель художественного изображения. Толстой писал в те же годы, когда создавалась «Война и мир»: «Цель художника не в том, чтобы неоспоримо разрешить вопрос, а в том, чтобы заставить любить жизнь в бесчисленных, никогда не истощимых всех ее проявлениях. Ежели бы мне сказали, что я могу написать роман, которым я неоспоримо установлю кажущееся мне верным воззрение на все социальные вопросы, я бы не посвятил и двух часов труда на такой роман, но ежели бы мне сказали, что то, что я напишу, будут читать теперешние дети лет через 20 и будут над ним плакать и смеяться и полюблять жизнь, я бы посвятил ему всю свою жизнь и все свои силы» (Толстой Л.Н. Т. 61. С. 100.)
    Жизнь, которую рисует Толстой, очень насыщена в каждой точке. Эпизоды самые раз­ные, относятся ли они к «войне» или «миру», «исторической» или «семейной» линии, эстетически равноценны, ибо в каждом очень полно выражен существенный смысл жизни и ее борьба. В общем плане романа эпизод важен не только как определен­ная ступень к определенному итогу, он не только продвигает действие и является средством, чтобы «разрешить вопрос», — он задерживает ход действия и привлекает наше внимание сам по себе, как одно из бесчисленных проявлений жизни, которую учит любить нас Толстой.

    Толстой говорил о художественном произведении как о «собрании мыслей, сцепленных между собою, для выражения себя», и только в этом сцеплении существующих.

    Существует, по Толстому, единая жизнь людей, ее простое и общее содержание, коренная для нее ситуация, которая может раскрыться так же глубоко в событии бытовом и семейном, как и в событии, которое называется историческим. Эпизоды «Войны и мира» связаны между собой прежде всего не единством действия, в котором участвуют одни и те же герои, как в обычном романе; эти связи имеют вторичный характер и сами определяются другой, более скрытой, внутренней связью. С точки зрения поэтики романа, действие в «Войне и мире» очень несосредоточенно и несобранно. Оно расходится в разные стороны, развивается параллельными линиями; связь внутренняя, составляющая «основу сцепления», заключается в ситуации, основной ситуации человеческой жизни, которую вскрывает Толстой в самых разных ее проявлениях и событиях.

    «Распадение прежних условий жизни» оказывается творческим состоянием: в самом горниле войны созидается мир — в том особом значении, которое это слово получило в системе «сцеплений» романа Толстого. Созидаются новые отношения между людьми, на совершенно иной основе, чем прежде, невозможной до этой войны, да и после нее, но такие отношения, которые должны были бы быть всегда, — «общая жизнь», человеческое единство во имя простой и ясной, не разделяющей разных людей, но связующей их задачи.

    К «Войне и миру» надо пробиться через непонятность первых фраз и страниц, может быть, даже глав.

    Почему я должна интересоваться тем, что сказала (да еще по-французски!) какая-то известная ( к о м у она известна?) Анна Павловна Шерер, «встречая важного и чиновного князя Василия» в июле 1805 года!

    Какое мне сегодня дело до Генуи и Лукки, превращенных Наполеоном в свои «поместья»!

    Нисколько мне не нужны и только зевоту вызывают все эти виконты и аббаты, собравшиеся у фрейлины Шерер (кто такая фрейлина, я не знаю и знать не хочу).

    Так или примерно так рассуждают почти все молодые люди, начинающие читать «Войну и мир».

    Так думала когда-то и я, продираясь сквозь непонятный мне разговор двух немолодых светских людей. Но что-то застряло в моем мозгу, пока я раздраженно читала первую страницу, — может быть, именно слово известная в применении к Анне Павловне Шерер или то, что князь Василий вошел в гостиную «с светлым выражением плоского лица». Что значит — плоское лицо? Круглое, как блин? Или — с невыразительными чертами, маленьким носом, стертое, незначительное? Или слово «плоское» определяет вовсе не форму лица, а его выражение — говорят же: плоская шутка, плоская острота. Но почему тогда это выражение светлое?

    Французский текст разговоров остался пока за пределами моего сознания, а вот в русском возникло что-то, не позволяющее отложить книгу. Может быть, светлое — то выражение, какое князь Василий хотел придать своему лицу, а плоское — то, которое сохранялось на лице против воли князя Василия?

    Естественный читательский вопрос: что будет дальше? — возник у меня с первой же страницы, но не в обычном своем смысле: что случится с героями, а в другом — чем еще, каким словом, жестом, деталью остановит меня Толстой и, не позволяя читать дальше, прикажет задуматься...

 

    В первых главах Толстой, казалось бы, спокойно и неторопливо описывает светский вечер, не имеющий прямого отношения ко всему, что будет дальше. Но здесь — незаметно для нас — завязываются все нити. Здесь Пьер впервые «почти испуганными, восторженными глазами» смотрит на красавицу Элен; здесь решают женить Анатоля на княжне Марье; сюда приезжает Анна Михайловна Друбецкая, чтобы пристроить своего сына на теплое местечко в гвардии; здесь Пьер делает одну неучтивость за другой и, уходя, собирается надеть, вместо своей шляпы, треуголку генерала... Здесь становится ясно, что князь Андрей не любит свою жену и не знал еще настоящей любви, — она может прийти к нему в свой час; много позже, когда он найдет и оценит Наташу, «с ее удивлением, радостью, и робостью, и даже ошибками во французском языке», — Наташу, на которой не было светского отпечатка, — тогда нам вспомнится вечер у Шерер и жена Андрея, маленькая княгиня, с ее неестественной прелестью. Все нити будущего романа завязываются здесь, на вечере у Шерер.

 

    Уже на этих первых страницах есть вещи непостижимые. Вот, например: «Как хозяин прядильной мастерской, посадив работников по местам, прохаживается по заведению, замечая неподвижность или непривычный, скрипящий, слишком громкий звук веретена, торопливо идет, сдерживает или пускает его в надлежащий ход, — так и Анна Павловна, прохаживаясь по своей гостиной, подходила к замолкнувшему или слишком много говорившему кружку и одним словом или перемещением опять заводила равномерную, приличную разговорную машину». «Вечер Анны Павловны был пущен. Веретена со всех сторон равномерно и не умолкая шумели».

    Анна Павловна угощала своих гостей виконтом, «как хороший метрдотель подает как нечто сверхъестественно-прекрасное тот кусок говядины, который есть не захочется, если увидать его в грязной кухне», и что «виконт был подан обществу в самом изящном и выгодном для него свете, как ростбиф на горячем блюде, посыпанный зеленью».